Она звонила сегодня утром.
Я собиралась проснуться, убрать в доме, искупаться... жарко, лето... сесть за работу. Работа есть всегда, пока жив интернет.
Она позвонила и стала благодарить за Мессу, за молитвы, за пение, за то, что мы все были, за то, что мы вернули ей немножко того, прежнего ощущения, что существуем "мы" как коллектив, что всё по-прежнему на своих местах, что жизнь покачнулась, но устояла, что есть куда идти, а не катиться безудержно или тем более падать в пропасть.
То есть на самом деле она попросту благодарила, что мы все пришли на прощальное богослужение, а остальное лучше вслух не произносить, да и незачем, по сути.
Она всегда звонит подолгу, и даже когда говорит, что с одним вопросом на пол-минуты, то меньше чем через пол-часа никто от её звонков не освобождался. Мы - все те, кто "мы" - это знаем, так что я развернула стул боком от компьютера и приготовилась временами вздыхать и поддакивать.
На самом деле, как ни цинично это звучит, больше редко когда что-либо требовалось.
Потому что она все вопросы выясняла за обещанную минуту, а дальше ей просто было нужно выговориться. Причём если ты считал себя эксклюзивным собеседником, которому доверяют редкостные тайные мысли и факты, то ты ошибался всегда и очень крупно. Звоня очередному собеседнику, она оттачивала на его слухе очередные формулировки, которые ей было необходимо найти в данной ситуации, чтобы некоторым образом "ухватить жизнь за удила". Назвать - это разоблачить, давняя, древняя магия. Сформулировать как можно более точно и всё случившееся, и отношение к этому, означает справиться с ситуацией.
Это прицип заговора.
Сделать всегда можно было только одно: отпустить себе из рабочего графика плюс-минус полчаса, выслушать, вставить несколько вздохов - или реплик, если очень повезёт, - а потом внезапно сделать вид, что принесли материал, доставили корректуру, пришёл директор (но это редко срабатывало, поскольу она тут же просила к телефону ещё и директора, чтобы пообщаться с ним, а он, едва заслышав, кто звонит, бросался сломя голову из кабинета). Лучше всего - что заявился кто-то общенеприятный, и как мне жаль, но придётся делать вид, что мы работаем, договорим позже, извини, спасибо, звони, пока, целую.
Последние годы её стало видно и слышно всё меньше. Те "мы", которые были когда-то, расползались, как ветхая ткань, засунутая пророком в расщелину скалы. Кому-то что-то Бог пытался сказать, но непонятно было, к кому именно Он обращался. "Мы" таяли понемногу, теряя людей, материалы, объёмы, подписчиков и территорию, переезжая с места на место, рассеиваясь "между народами", то теряя связь, то судорожно её находя при случайных встречах и в скайпе, а потом снова переставая друг другу звонить.
А потом она позвонила и сказала, что дочь умерла. И она всех просит придти на похорон. И обнимала каждого, и говорила: вот вы все опять со мной, как прежде, и как хорошо, что вы все есть, и что бы я без вас всех делала, ребята, спасибо, что вы пришли, спасибо, что вы есть, спасибо, что вы меня поддерживаете, спасибо, что вы её помните, ведь вы её помните, правда?
Правда.
Мы помним, как её дочь радостно улыбалась, нарезая юбилейный торт, это было большое торжество для культурных кругов столицы - её маме исполнилось пятьдесят, и пришло столько гостей, что целый музей, предоставленный для празднования (опять же, друзьями-дирекцией, её знают если не все, то почти все, как минимум, все умные, хорошие, пишущие, поющие и талантливые), оказался внезапно старым тесным домиком, который боком - вот именно, каким-то боком - торчит не по плану улицы, в историческом районе, где этот дом возник ещё задолго до того, как родились нынешние планировщики улиц.
Мы помним, как она приходила в офис, принося то пирожки, то пончики, то печенье к чаю, то всю "поляну" как таковую, и вместе с пончиками-чаем-всем остальным приносила свои стенания на то, как ей портит жизнь этот несносный ребёнок, который бросил одного мальчика, пошёл к другому, но бросил не до конца, а так, чтобы при случае вернуться, а вообще-то в ванной опять полно заныканных бутылок из-под всякого вина, а недавно несносного ребёнка пришлось вызволять из милиции, а потом ставить ему на вид, что либо ты образумишься, либо окажешься на улице, потому что мы тебя дальше терпеть не собираемся. И что мы продаём квартиру, чтобы не жить с тобой в одном доме, ты воруешь деньги у родителей, ты всё спускаешь на выпивку, так дальше продолжаться не может. И молитесь за неё, все, пожалуйста, потому что она не боится и не слушается, а что же с нею делать, я заплатила такие деньги за её учёбу, а она, оказывается, отчислена за непосещение, я устроила её на работу, а её уволили, потому что не приходит, я возила её к врачам, а она вылила все лекарства в унитаз, я не знаю, что ещё можно сделать, кроме молитвы, я хочу, чтобы это наконец закончилось, я не могу спать, у меня снова приступы, я не вижу на один глаз, у меня опять клаустрофобия, отнимается левая половина тела, зажимает горло, я не могу говорить, а потом и дышать, а ей всё равно, что она такое с матерью делает, а я больше не могу, я хочу, чтобы это хоть как-нибудь закончилось, у меня "скорая" уже чуть ли не прописалась во дворе, лекарства достаём из Англии, здесь этого нету, уходят деньги за проданную квартиру.
Она позвонила утром, и сказала: молись, чтобы я держалась за эту мысль - Бог ничего не допускает ошибочно, Бог всегда прав, и, значит, так было нужно, я не знаю, почему, но, наверное, так было нужно, я же хотела, чтобы всё закончилось, но я не хотела, чтобы всё закончилось так, но ты молись, пожалуйста, чтобы я не отступила от этой мысли, что Бог всегда всё делает правильно. А ты помнишь, какая она была? Оказывается, она ёжика домой принесла. Да, конечно, она была подшофе, но это же она - увидела ёжика на дороге и принесла домой, она же добрая, как можно было оставить ёжика. Вот так и несла, говорят, на руках, как щеночка, и гладила. Ёжика, домой, она же добрая. Я всем говорю - она же добрая, она не делала ничего плохого, а если что-то плохое получалось, то ей достаточно было улыбнуться, и ей всё прощали. Я говорю - это не она, это её болезнь делала плохое, она же всегда такая весёлая, ласковая, ты же помнишь, я на её фото смотрю, разговариваю с нею постоянно, и такое чувство, что она отстрадала перед смертью за всё, что было плохого раньше, и священник мне говорил, что она не была далеко от Бога, ведь правда? Ты же её помнишь? А она добрая, и это не она, это не она всё делала, это дьявол, он делал в ней всё плохое, это дьявол, это её болезнь, это алкоголизм.
И я поворачиваюсь к компьютеру, открываю почтовые ящики, вытаскиваю рабочие программы на стол, потому что разговор близится к концу: демон назван по имени.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
